Сергей Юшко уже 10 лет возглавляет технопарк «Идея». В интервью KazanFirst он рассказывает, что малый бизнес в лице резидентов технопарка в большинстве даже выиграл от кризиса, успешно обходя санкции.
Интервью проходило в главном здании «Идеи» еще в конце октября, на следующий день после форума «Открытые инновации» в «Сколково» с участием премьер-министра Дмитрия Медведева, пленарное заседание которого прервали из-за постороннего звука в зале и запаха гари.
________________________________________________
________________________________________________
— Первый кризис для нас был в 2008 году. Мы как технопарк не знали, как быть и что делать. Кризисы с точки зрения ведения бизнеса постоянно случаются, и здесь уже работают свои инструменты. К общеструктурным кризисам в 2008 году мы были не совсем готовы. Когда в 2006 году компания IBM нам предсказала, что впереди будет кризис, причем он уже начался, и он будет выглядеть таким-то образом, для нас это было, с одной стороны, как в анекдоте: «Девушка из-за угла поворачивает и кричит мужику «Козел». А он: «Сама дура». Но потом заворачивает за угол, а там действительно козел стоит». Она-то его предупредить хотела, а он не понял. Поэтому нам рассказали и… рассказали. С другой стороны, нам рассказали, на что обратить внимание, поэтому мы не уподобились тому мужику. Мы смогли увидеть, как разворачивается кризис, и подстраховаться. Мы подготовились к появлению важного технологического клиента и не упустили его.
В 2007 году у нас появился резидент — компания General Electric, она с нами подписала договор, который реализовала, несмотря на кризис 2008 года. Для нас это было очень существенной поддержкой. Если бы этого контракта не было, мы бы, наверное, развалились. Это был серьезный клиент, и он принес в технопарк большое количество денег. Мы за него сильно боролись. И вот когда они выполнили этот контракт, они нам очень много рассказали, что они сделали в кризис и почему смогли выполнить условия договора. Тогда нам стало понятно, как работают крупные технологические компании, что и как они ищут и на что обращают внимание. Это точно не просто помещения в аренду. Ищутся компетенции. Мы сразу же определили для себя несколько вызовов, рисков для малых компаний.
— Как технопарк может помочь своим резидентам?
— Когда мы говорим о технопарке, его победах, надо говорить о наших резидентах. Где-то мы им помогаем, иногда стараемся быть незаметными. Все риски для них — риски для нас. Первый риск — это бюджет. Бюджет – это первое, что могут срезать в кризис, и малые компании легко остаются без денег. Те, кто сидит на госконтрактах, ориентируется на бюджет — первые кандидаты на вылет. Рынок не так резко реагирует на все изменения, если ты делаешь нетривиальный товар. Да, в кризис люди могут отказываться от ресторанов, ужиматься — то же самое с технологическими компаниями. Но если ты предлагаешь продукт, который решает стратегическую проблему технологической компании, то компания будет выделять деньги потому, что она не хочет умереть. Но такие технологические задачи могут решать только те, кто обладает уникальными компетенциями. Если ты создал малую компанию, которая обладает этими компетенциями, — никакой кризис не страшен.
Крупные компании как клиенты— с одной стороны, это надежно, но с другой — проблемы. Крупная компания, если ты предоставляешь ей услугу, может перестать платить тебе вовремя. Вот это проблема для малых компаний. Но когда ты находишься в сообществе малых компаний, все друг другу помогают. Могут кредитовать, делиться опытом с неплатежами (жизненными приемами — life hack). Мы постоянно учимся у малых компаний. Мы создаем условия. Компании делятся опытом. Некий муравейник, когда информация, опыт, становятся доступными всем резидентам, спасают в кризис. Когда речь идет о быстром принятии решения, ты либо сам быстро придумываешь способ, не зная, сработает ли это, либо говоришь: «Вот Вася сделал, у него получилось, и я сделаю то же самое». Тогда кризисные явления несильно заметны.
В России нет большого исторического опыта создания собственного бизнеса. Существует стереотип: научная разработка, опытный образец, серийное производство, массовое производство. Это все ерунда и подходит для сталинградских станкостроительных заводов. Малые компании работают по-другому. Каждое изделие у них уникально. Они постоянно находятся в режиме опытно-конструкторской работы. Гибкость малых компаний позволяет им быть устойчивыми в кризисных ситуациях. Второй стереотип существует относительно собственности. Богатым считается человек, у которого есть несколько машин, дом, собственный офис. А мы показываем, что многие вещи, особенно связанные с собственностью, лучше арендовать. Очень хочется иметь собственный офис, но делать этого не надо. Если наступит кризисный момент, денег не хватит на его содержание, он станет балластом. В случае с арендой ты просто съехал на меньшее количество площадей и выжил. Это только один из примеров.
— А много таких случаев было?
— Конечно, много. Но когда ты имеешь собственный офис — размер проблемы намного больше. Это отвлечение своих сил на эксплуатацию и другие проблемы, связанные с владением собственностью. К тебе приходят люди, которым ты не платишь за электроэнергию и газ по счетчику. Ты не можешь сказать «подождите, попозже оплачу». Каждым делом должен заниматься профессионал. Так экономнее.
Молодые ребята очень быстро сообразили, что это все байки про собственность — должна быть собственность – знания и умения. Я не видел у нас ребят, которые покупают жемчуга, бриллианты, Lamborghini и так далее. Зачем? Но я видел большое количество ребят, которые поддерживают деньгами друг друга. Они кредитуют друг друга, учат, предоставлют свои компетенции другим. Дело не в деньгах, а в том, как тот, кто дает деньги, относится к тому, как они будут возвращаться. Очень часто за деньгами следуют компетенции, а банки — это просто предоставление денег, и там свои жесткие правила игры. Ты должен все делать вовремя, потому что так банки работают. Бизнес-ангелами становятся не те ребята, у которых очень много денег, а те, кто их заработал точно так же, как работающая рядом новая малая компания, которую они поддерживают. Они друг друга понимают. Даже если ты заработал на продаже сникерсов, то ты и будешь финансировать таких же, но ты никогда не пойдешь в инвесторы технологических проектов, в которых ты ничего не понимаешь. У тебя есть просто деньги и все, а компетенций нет. Люди, которые заработали деньги на технологиях, дают в долг таким же. И не всегда для того, чтобы нажиться на возврате долга с процентами, а чтобы рядом был партнер, который мог бы дополнить компетенции, поддержать в случае чего. Эти моменты позволяют сделать малый бизнес очень гибким и живучим. Поэтому кризисные явления часто предоставляют возможности.
— А что с нынешним кризисом?
— Он выявил еще одну уникальную возможность. Сейчас кризис неплатежей, кризис отсутствия денег и валют. Крупные зарубежные технологические компании стали охотнее делиться технологиями. Все поняли, что условия, созданные кризисом, — здорово. Все поняли, что ввозить импортное через границу рискованнее и сложнее, чем создать аналогичное, но только здесь. Поэтому начали делиться технологиями. Разница с курсом валют открыла колоссальные возможности для малых компаний. Малые компании очень быстро влезли в рынки, откуда ушли те, кто не смог выполнить несколько контрактов, и они достались тебе. С тобой продолжают работать, а с тем уже нет. Они залезли во все эти рынки и расширили возможности. В этих условиях и банки стали очень интересно работать. У них появились новые инструменты, возможности помогать малым предприятиям. И теперь с этих рынков их уже сдвинуть очень сложно. Потому что во всех этих технологических рынках очень работает доверие. Если ты взял обязательство и выполнил его, с тобой дальше можно иметь дело. Это менее рискованно, чем с кем-то новым начинать. Но в условиях кризиса ты все равно должен принять это рискованное решение и начать работать с тем, кто мобильнее. Потому что те, кто с тобой работал ранее, не могут выполнить условия по причинам больших издержек и меньшей мобильности.
В этот кризис малые компании смогли закрепиться на рынке. Наши малые компании очень расширились. Я ежеквартально отчитываюсь совету директоров по нашим показателям. По прошлому году третий-четвертый квартал были провальными, оборот малых компаний падал. Но падал он не потому, что они стали меньше производить продукции, а потому, что им не платили. Они с этим мирились, потому что лезли в эти рынки. А в первые два квартала этого года наблюдался существенный рост. Потому что им начали платить. Но крупный бизнес в такие игры не играет. Он так не может. У него другие законы. А малые могут.
— Санкции как-то отражаются на работе? Особенно в плане взаимодействия в Европейской сети бизнес-инновационных центров?
— Европейская сеть включает профессиональных игроков на этом рынке, таких же, как и мы. Мы — это наши резиденты, бизнес. Сейчас как обывателю мне кажется, что европейцы сами себя либо подставляют, либо обманывают и что санкции не для всех становятся очевидным инструментом давления на Россию. С начала санкций профессиональные игроки от бизнеса в Европе к нашему технопарку тепло относились. Тогда Президент Татарстана Рустам Минниханов сказал, что политики потом все равно договорятся, а бизнес должен работать. Европейцы в основном бизнесовые люди. Они говорят: «Про санкции мы, конечно, слышали, но нам-то работать надо, давайте что-то придумывать. И для нас Россия не просто серьезный рынок сбыта, это очень серьезный рынок конкуренции и интеллектуальных ресурсов, которые вместе с нами могут делать очень серьезный продукт».
Если продолжать считать Россию пятном на карте мира, то экспорт — это то, что производится в России и продается за границу. А если зарубежная компания в России создала дочку и эта дочка покупает у нашей технологической компании какие-то решения, то это что — экспорт или нет? Формально это не экспорт. Но, откровенно говоря, такие решения мало кто может этой компании продать. Это делается, чтобы не было переброса денег за границу. А это как раз и нехорошо для этих зарубежных санкций.
Европейцы как послушные уважительно относятся к санкциям, но если нет денег на содержание семьи, или 10 семейств, которые с ними работают, они придумывают способы, как работать под этими санкциями. И счастливы, что мы с ними тоже не прочь работать.
— Какие способы обходить санкции найдены?
— Некоторые регистрируют дочки в России, перепродают продукцию через другие границы. Но и мы как технопарк не занимаемся ядерными исследованиями, технологиями по производству оружия, на шельфе нефтяном на Севере ничего не бурим. Это не наш профиль, к счастью. Но иногда санкции все же налагают ограничения. Нам помогла Торгово-промышленная палата республики — все вопросы решаемые, но их надо быстро решать. Некоторое оборудование не могли ввезти. Но помогли наши компании, которые могут работать с таможней. Желание у зарубежных коллег, особенно европейских, работать с нами есть, есть также возможности и условия. Да, формально есть санкции. Не надо очень сильно демонстрировать и нарываться. Тогда все будет нормально. Санкции и кризис для нас —положительное время.
— Вы сами обозначили, что европейских партнеров привлекают, в том числе, и наши интеллектуальные ресурсы. За 10 лет, пока вы работаете в должности гендиректора технопарка, вы видите, как процесс «утечки» мозгов удалось остановить или перенаправить?
— По этому поводу я слышу статистику, которую произносят различные люди, читаю про это в интернете, что очереди у посольства и столько-то людей выехало. Не верить этим людям, что такое происходит, у меня поводов нет. Но вижу я другое. Мы приехали в Америку и участвовали в работе научной школы в Аризонском университете еще до санкций. Эту школу проводили русскоговорящие профессоры из бывшего СНГ. У профессоров есть магистры, и они тоже все русскоговорящие, у них, в свою очередь, есть русскоговорящие студенты. Там набрался целый конференц-зал, который работал 5 дней. Там живет просто какая-то российская диаспора. Я для себя делаю выводы, что наличие русскоязычных людей в Аризонском университете не говорит, что все они эмигрировали в США, они там просто получают нужные им знания. Есть, конечно, интересный вопрос, почему эти знания они получают там, а не у нас. Но я подозреваю, что такой процесс происходит во всем мире. Параллельно с нашей шла японская школа, китайская. Это процесс, который не говорит о том, что кто-то куда-то уехал.
Второе, что я услышал. Выступал представитель консульства. Он попросил поднять руки тех людей, кто работает в Америке больше 5 лет и не имеет гражданства, и ползала подняли руки. Вы как? Уехали, не уехали? Мы можем отследить только количество людей, перешедших границу туда и сюда. А как он живет и что делает — не всегда отследишь. Он эмигрировал или как? Он гражданин чего? России, но только живет в Америке. У меня очень много знакомых, которые живут в командировках. Они говорят — больше полгода в год мы живем за пределами России. Кто-то уже купил за рубежом квартиры, потому что надоело жить в гостиницах.
Само консульство говорит, что отследить вопрос рабочей эмиграции не может. Можно отследить, какое количество бабушек переехало на ПМЖ в Америку или Китай. Но то, что я говорю, неоднозначно. Найдутся умники, которые скажут: «Непрофессионально говорит». Но я говорю то, что я слышал. И я в это верю, потому что вижу, что это так на самом деле и происходит.
— Как меняет процесс «утечки» мозгов век цифровых технологий?
— Очень многим не надо ехать куда-то, чтобы зарабатывать за рубежом. Границы очень сильно размываются. Что меня беспокоит — это не «утечка» мозгов. Наверное, такая проблема есть. Но мне кажется, что надо сосредоточиться на доступе к мозгам. Вот это — самая большая проблема. В любом деле существуют как минимум два человека: кто ставит задачу и кто принимает ее. Если с одной стороны работает непрофессиональный человек, то либо ты поставить задачу не сможешь, либо принять. И если у нас здесь будут жить люди, которые смогут принимать задачи, выполнять их, но не смогут их ставить, то хоть все мозги будут здесь жить, ничего хорошего не получится. Должны быть люди, которые умеют ставить задачи.
Для производства возникает вопрос патентов? Нет. Ученые говорят — кореец придумал пластик. Он знает, как его сделать. Но к нему надо еще порядка 45 человек по всему миру. И если ты этот пластик хочешь производить, нужно их собрать, поставить задачу, и они заново сделают пластик, только лучше. Он будет твой, без всяких патентов. Кто может поставить такие задачи? Управлять этими коллективами сложно. А вот где они находятся, не так важно. Ребятишки разъезжаются по всему миру. Тут вопрос не «утечки» мозгов. Ну, будет он сидеть рядом с тобой, но ничего умного не произойдет. Ты как не понимал, что он делает, так и не будешь понимать. Есть вопрос умения сформировать научные коллективы, которые занимаются современными разработками, и вопрос доступа к этим людям — на этом надо сосредоточиться. Главное — иметь доступ и налаженные связи с этими людьми. Для меня в таком вопросе, как «утечка мозгов», важен доступ к человеческому капиталу и формирование его здесь.
С нами не знают, как работать, ни немцы, ни китайцы, ни французы. Немец даже с переводчиком плохо понимал, что мы ему хотели донести. С ним надо разговаривать на его профессиональном языке — с нашей стороны должен быть квалифицированный специалист. И они должны быть доступны. Компетенции, которые должны возникать между профессионалами, должны возникать на реальных делах. Компетенции и доступ к ним — самое главное.
Текст и фото KazanFirst
